Блаженная мария дивеевская. Святая блаженная мария дивеевская. Кондак Марии Дивеевской

Открытие мощей святой произошло в сентябре 2004 года, через 73 года после ее блаженной кончины. При раскопке могилы вокруг разлилось сильное благоухание похожее на запах черемухи. У руководителя раскопок археолога Ю.А.Смирнова спросили уверен ли, что обретены мощи именно этой святой, поскольку при большевиках могила неоднократно разрушалась и осквернялась. Юрий Александрович, ответил, что в этом нет сомнений, поскольку обретение святых мощей обычно сопровождается исцелениями, в данном же случае известны уже два или три исцеления монастырских работников. У одного прекратились боли в желудке, а у другого перестало болеть сломанное ребро.

Родители святой Марии умерли рано, другие родственники о ней не заботились, и девочке пришлось много поскитаться, не имея ни еды, ни одежды, ни крыши над головой. Никто не слышал от нее упреков на несправедливость или жалоб. Однако со временем жители стали замечать, что слова Марии сбываются, а дома которые она посещают, Бог оделяет Своей благодатью.

Однажды Марию Ивановну выгнали из Серафимо-Дивеевского монастыря за ее странности, но быстро вернули обратно благодаря такому случаю. Крестьянин, приехавший в монастырь, сказал монахиням, что они только что прогнали великую рабу Божию, которая рассказала ему всю его жизнь и грехи. После этого блаженная стала жить в монастыре, всячески угнетая свою плоть и являя многочисленные примеры прозорливости. Она была последней из череды преемственных дивеевских стариц, первую из которых (блаженную Пелагию Ивановну) благословил окормлять монахинь святой .

Духовное служение Марии Ивановны пришлось на страшное для Церкви время революции и последующих гонений. Многим Мария Ивановна открывала их будущее в эти тяжелые времена: кому смерть, кому тюрьму, а кому предсказала увидеть вновь открытым , что, как известно, случилось уже в конце 20 века. Конечно, все ее предсказания сбылись. Саму блаженную арестовали в 1931 году за монархическую и контрреволюционную деятельность. На следствии она продолжала юродствовать. Из протокола допроса:

«Я Федина Мария Ивановна – блаженная, жила в Милеевском монастыре около полутора лет монашкой. Принимала в доме монахов, угощала чаем, знаю … лишь только Тамбовских, так как я там родилась. В конце марта собралась полна изба народу, где мне не было места и я, Федина Мария Ивановна, ушла на двор».

В августе этого же года в своей келье блаженная тихо безболезненно и мирно отошла ко Господу. Еще при жизни святая обладала даром исцелений. Мирянке Елене она излечила глаз, помазав маслом от лампады. Другой монахине излечила тяжелейшую экзему, которую три года та пыталась вылечить в больницах Москвы и Нижнего Новгорода. У блаженной был свой особый способ, который она советовала болящим: нарисовать святым маслом на больном месте крестик, и обвести его. Так в 1924 года монахиня Софья (Булгакова) излечила нарывы. Этот способ, записанный монахиней в «Дивеевских преданиях», дошел и до нашего времени.

Так больной раком из Тбилиси, некий В., отказался от операции, ища помощи Божией и регулярно причащаясь. Когда В. стал мазать опухоль маслом, освященном у мощей преподобного (рисовать крест), он заметил, что она стала все время перемещаться от места помазания, будто бы “убегая”. Прочитав в “Дивеевских преданиях” о совете блаженной «окружать», он последовал ему. После этого с каждым днем опухоль уменьшалась, пока больной полностью не перестал ее чувствовать и возблагодарил Господа. Известны случаи, когда молитвенное заступничество блаженной помогало так же людям излечиться от болей в суставах, болей головы.

Ныне святые мощи Блаженной Марии Ивановны покоятся в Казанском храме монастыря в селе Дивеево Нижегородской области.

Блаженная Мария (Мария Захаровна Федина) родилась в селе Голеткове Елатомского района Тамбовской губернии в крестьянской семье. С детства Мария любила уединение и молитву. Отец Марии умер, когда ей исполнилось тринадцать лет, через год умерла и её мать Пелагея. Осиротев в четырнадцать лет, она скиталась между Дивеевом и Саровом голодная. Ходила она, не разбирая погоды, зимой и летом, в стужу и жару, в полую воду и в дождливую осень одинаково - в лаптях, часто рваных, без онуч. Однажды шла в Саров на Страстной неделе в самую распутицу по колено в воде, перемешанной с грязью и снегом; ее нагнал мужик на телеге, пожалел и позвал подвезти, она отказалась. Летом Мария, видимо, жила в лесу, потому что когда она приходила в Дивеево, тело ее было сплошь усеяно клещами и многие из ранок уже нарывали. Про Марию Ивановну говорили, что она перед приходом в Дивеев сорок лет прожила под мостом в непрестанной молитве. Матушка игумения Александра часто посылала спрашивать Марию Ивановну по разным недоуменным вопросам.

Никто никогда не слыхал от нее ни жалобы, ни стона, ни уныния, ни раздражительности или сетования на человеческую несправедливость. И Сам Господь за ее богоугодную жизнь и величайшее смирение и терпение прославил ее среди людей. Начали они замечать: что она скажет или о чем предупредит, то сбывается и у кого остановится, те получают благодать от Бога.

Блаженная Прасковья Ивановна, предчувствуя свою кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет».

В день смерти блаженной Параскевы Саровской, монахини выгнали блаженную Марию из монастыря, раздосадованные ее странностями. Но приехал в обитель крестьянин и сказал: «Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря, она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Верните ее в монастырь, иначе потеряете навсегда». За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она себя не заставила ждать и вернулась в монастырь.

Когда ее спрашивали, почему она называется Ивановна. «Это мы все, блаженные, Ивановны по Иоанну Предтече», - отвечала она.

Мария Ивановна говорила быстро и много, иногда стихами и временами сильно ругалась, особенно после 1917 года, но под ее словами скрывались прозорливые обличения. По молитвам блаженной, самой много страдавшей от мучительных болезней и несчастных случаев, ею же себе и устроенных, Господь многократно исцелял страждущих, о чем сохранились свидетельства очевидцев. В годы тяжелых революционных испытаний для России увеличился поток нуждающихся в наставлении и молитвенной помощи. Ее пророчества и предсказания помогли многим людям избежать опасности и гибели, найти верный путь в непростых обстоятельствах.

Советские власти воздвигли гонение на блаженную и запрещали принимать посетителей. После закрытия монастыря в 1927 году Мария Ивановна находила приют в домах верующих. Незадолго до смерти блаженную подвергли аресту и допросу, но признав ее ненормальной, отпустили. Мария Ивановна, провидя будущие испытания лагерями, ссылками и годами безбожия, укрепляла сестер обители, предсказывая возрождение Серафимо-Дивеевского монастыря. Кто-то сказал блаженной: «Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря!» - «Будет! Будет! Будет!» - и даже застучала изо всей силы по столику.

Истинная подвижница и богоугодный человек, она имела дар исцеления и прозорливости. Рассказывали сестры, что в ночь с 4 на 5 июля 1918 года, то есть в ночь мученической кончины Царской Семьи, Мария Ивановна страшно бушевала и кричала: «Царевен штыками! Проклятые жиды!» Неистовствовала страшно, и только потом выяснилось, о чем она кричала.

После разгона монастыря она жила сначала в селе Пузо, оттуда по благословению игумении Александры ее перевезли в Елизарово. Здесь она прожила до весны, а весной перевезли ее в Дивеево, сначала к глухонемым брату с сестрой, а в 1930 году - на хутор возле села Починок и наконец в Череватово, где она и скончалась 8 сентября 1931 года. Похоронили Марию Ивановну на сельском кладбище.

Синодальная комиссия по канонизации святых, ознакомившись с богоугодной жизнью Христа ради блаженных стариц Пелагии, Параскевы и Марии Дивеевских, постановила причислить к лику святых Христа ради юродивых, блаженных стариц Пелагию Дивеевскую, Параскеву Дивеевскую и Марию Дивеевскую для местного церковного почитания в Нижегородской епархии. Святые старицы были прославлены как местночтимые святые в июле 2004 года в ходе торжеств, посвященных 250-летию со дня рождения преподобного Серафима Саровского. В октябре 2005 года состоялось общецерковное прославление Дивеевских блаженных Пелагии, Параскевы и Марии.

Тропарь, глас 1

Глас апостола Павла услышавша глаголющ: мы юроди Христа ради, рабы Твои, Христе Боже, Пелагия, Параскева и Мария, юроди быша на земли Тебе ради; темже, память их почитающе, Тебе молим: Господи, спаси души наша.

Кондак, глас 8

Вышния красоты возжелевша, нижния сласти телесныя тощно оставили есте, нестяжанием суетнаго мира, ангельское житие проходяща, скончавшася, Пелагие, Параскево и Марие блаженныя: Христа Бога молите непрестанно о всех нас.

Величание

Ублажаем вас, святыя блаженныя матери наша Пелагие, Параскево и Марие, и чтим святую память вашу, вы бо молите о нас Христа Бога нашего М ария Захаровна Федина родилась в селе Голеткове Елатемского уезда Тамбовской губернии. Впоследствии ее спрашивали, почему она называется Ивановна. «Это мы все, блаженные, Ивановны по Иоанну Предтече»,— отвечала она.

Родители ее Захар и Пелагея Федйны умерли, когда ей едва минуло тринадцать лет. Первым умер отец. После смерти мужа Пелагея поселилась с Машей в семье старшего сына. Но здесь им не было житья от невестки, и они переселились в баньку. Мария с детства отличалась беспокойным характером и многими странностями, часто ходила в церковь, была молчалива и одинока, никогда ни с кем не играла, не веселилась, не занималась нарядами, всегда была одета в рваное, кем-нибудь брошенное платье.

Господь особенно о ней промышлял, зная ее будущую ревность по Богу, и она часто во время работ видела перед глазами Серафимо-Дивеевский монастырь, хотя там никогда не бывала.

Через год по смерти отца умерла мать. Тут ей совсем житья не стало от родных.

Однажды летом несколько женщин и девушек собрались идти в Саров, Мария отпросилась пойти с ними. Домой она уже не вернулась. Не имея постоянного пристанища, она странствовала между Саровом, Дивеевом и Ардатовом — голодная, полунагая, гонимая.

Ходила она, не разбирая погоды, зимой и летом, в стужу и жару, в полую воду и в дождливую осень одинаково — в лаптях, часто рваных, без онуч. Однажды шла в Саров на Страстной неделе в самую распутицу по колено в воде, перемешанной с грязью и снегом; ее нагнал мужик на телеге, пожалел и позвал подвезти, она отказалась. Летом Мария, видимо, жила в лесу, потому что, когда она приходила в Дивеево, то тело ее было сплошь усеяно клещами, и многие из ранок уже нарывали.

Чаще всего бывала она в Серафимо-Дивеевском монастыре; некоторые сестры любили ее, чувствуя в ней необыкновенного человека; давали чистую и крепкую одежду вместо лохмотьев, но через несколько дней Мария вновь приходила во всем рваном и грязном, искусанная собаками и побитая злыми людьми. Иные монахини не понимали ее подвига, не любили и гнали, ходили жаловаться на нее уряднику, чтобы он данной ему властью освободил их от этой «нищенки», вшивой и грубой. Урядник ее забирал, но сделать ничего не мог, потому как она представлялась совершенной дурочкой, и он отпускал ее. Мария снова шла к людям и часто, как бы ругаясь, обличала их в тайных грехах, за что многие особенно ее не любили.

Никто никогда не слыхал от нее ни жалобы, ни стона, ни уныния, ни раздражительности или сетования на человеческую несправедливость. И Сам Господь за ее богоугодную жизнь и величайшее смирение и терпение прославил ее среди жителей. Начали они замечать: что она скажет или о чем предупредит, то сбывается, и у кого остановится, те получают благодать от Бога.

У одной женщины, Пелагеи, было двенадцать детей, и все они умирали в возрасте до пяти лет. В первые годы ее замужества, когда у нее умерло двое детей, Мария Ивановна пришла к ним в село, подошла к окнам ее дома и запела: «Курочка-мохноножка, народи детей немножко».

Окружившие ее женщины говорят ей:

— У нее нет совсем детей. А она им отвечает:

— Нет, у нее много.

Они настаивают на своем:

— Да нет у ней никого.

Тогда Мария Ивановна им пояснила:

— У Господа места много.

Однажды говорит она одной женщине:

— Ступай, ступай скорее, Нучарово горит.

А женщина была из Рузанова. Пришла в Рузаново, все на месте, ничего не случилось; встала в недоумении, а в это время закричали: «Горим». И все Рузаново выгорело с конца до конца.

Духовное окормление Мария Ивановна получала у блаженной Прасковьи Ивановны, с которой приходила советоваться. Сама Прасковья Ивановна, предчувствуя кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет»,— а Марии Ивановне, благословив ее остаться в монастыре, сказала: «Только в мое кресло не садись» (В келье блаженной Паши Мария Ивановна прожила всего два года).

В самый день смерти блаженной Пашеньки Саровской вышло у Марии Ивановны небольшое искушение. Раздосадованные ее странностями, монахини выгнали ее из монастыря, не велев вовсе сюда являться, а иначе они прибегнут к помощи полиции.

Ничего на это не сказала блаженная, повернулась и ушла.

Перед внесением в церковь гроба с телом блаженной Паши в монастырь приехал крестьянин и говорит:

— Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря, она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Верните ее в монастырь, иначе потеряете навсегда.

За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она себя не заставила ждать и вернулась в монастырь в то время, когда Прасковья Ивановна лежала в гробу в церкви. Блаженная вошла и, оборотясь к старшей ризничей монахине Зиновии, сказала:

— Ты меня, смотри, так же положи, вот как Пашу.

Та рассердилась на нее, как она смеет себя сравнивать с Пашей, и дерзко ей на это ответила.

Мария Ивановна ничего не сказала.

С тех пор она окончательно поселилась в Дивееве. Сначала она жила у монахини Марии, а затем игумения дала ей отдельную комнату. Комната была холодная и сырая, особенно полом, в ней блаженная прожила почти восемь лет; здесь она окончательно лишилась ног и приобрела сильнейший ревматизм во всем теле.

Почти с первого года ее жизни в монастыре к ней в послушницы приставили Пашу (в монашестве Дорофею), которая поначалу не любила Марию Ивановну и пошла к ней служить за послушание. Мария же Ивановна еще прежде говорила, что к ней служить приведут Пашу.

Сильно скорбела Паша, видя, как постепенно Мария Ивановна наживает мучительную болезнь и лишается ног, но сделать ничего не могла.

Лишь тогда, когда народу, приходящего к блаженной, стало столько, что невозможно было поместиться в тесной комнате, игумения разрешила перевести ее в домик Паши Саровской.

Домик этот стоял у самых ворот, и советские власти, видя большое стечение людей, воздвигли гонение на блаженную, так что в конце концов ее перевели в отдельную комнату при богадельне, где она прожила до закрытия монастыря.

Блаженная Мария Ивановна говорила быстро и много, иногда очень складно и даже стихами и сильно ругалась, в особенности после 1917 года. Она так ругалась, что монахини, чтобы не слышать, выходили на улицу. Келейница Прасковьи Ивановны Дуня как-то спросила ее:

— Мария Ивановна, почему ты так ругаешься. Маменька так не ругалась.

— Хорошо ей было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти.

Не довольно было блаженной подвигов предыдущей скитальческой жизни, болезней, молитвы, приема народа. Однажды послушница Марии Ивановны мать Дорофея ушла в кладовую за молоком, довольно далеко от кельи старицы, а самовар горячий подала на стол. Возвращается и слышит неистовый крик Марии Ивановны: «Караул!»

Растерянная послушница сначала ничего не поняла, а потом так и осела от ужаса. Мария Ивановна в ее отсутствие решила налить себе чаю и открыла кран, а завернуть не сумела, и вода лилась ей в колени до прихода матери Дорофеи. Обварилась она до костей, сначала весь перед и ноги, а между ног все сплошь покрылось волдырями, потом прорвалось и начало мокнуть.

Случилось это в самую жару, в июне месяце. Дорофея боялась, что в оголенном и незаживающем мясе заведутся черви, но Господь хранил Свою избранницу, и каким чудом она поправилась, знает только Бог. Не вставая с постели, она мочилась под себя, все у ней прело, лежала она без клеенки, поднимать ее и переменять под ней было трудно, и все же она выздоровела.

В другой раз до изнеможения устала Дорофея, всю ночь поднимая Марию Ивановну и все на минуточку; под утро до такой степени она ослабела, что говорит: «Как хочешь, Мария Ивановна, не могу встать, что хочешь делай».

Мария Ивановна притихла, и вдруг просыпается Дорофея от страшного грохота: блаженная сама решила слезть, да не в ту сторону поднялась в темноте, упала рукой на стол и сломала ее в кисти. Кричала: «Караул!», но не захотела призвать доктора завязать руку в лубок, а положила ее на подушку и пролежала шесть месяцев в одном положении, не вставая и не поворачиваясь. Опять мочилась под себя, потому что много пила и почти ничего не ела. Сделались у нее пролежни такие, что оголились кости и мясо висело клочьями. И опять все мучения перенесла Мария Ивановна безропотно, и только через полгода рука начала срастаться и срослась неправильно, что видно на некоторых фотографиях.

Под утро она проснулась и удивилась, что это Мария Ивановна не встает и ее не зовет. Подошла к ней, а она не спит, смеется и вся лежит, как в болоте, по ворот обмочившись, и говорит:

— Вот я ни разу не встала.

Мать Дорофея упала блаженной в ноги:

— Прости меня, Христа ради, мамушка, никогда больше не буду считать и любопытствовать о тебе и о твоих делах. Тех, кто жил с Марией Ивановной, она приучала к подвигу, и за послушание и за молитвы блаженной подвиг становился посильным. Так, матери Дорофее блаженная не давала спать, кроме как на одном боку, и если та ложилась на другой бок, она на нее кричала. Сама Мария Ивановна расщипывала у себя место на ноге до крови и не давала ему заживать.

Истинная подвижница и богоугодный человек, она имела дар исцеления и прозорливости.

Исцелила женщине по имени Елена глаз, помазав его маслом из лампады.

У одной монахини была экзема на руках. Три года ее лечили лучшие доктора в Москве и в Нижнем — не было улучшения. Все руки покрылись ранами. Ею овладело такое уныние, что она хотела уже уходить из монастыря. Она пошла к Марии Ивановне. Та предложила помазать маслом из лампады;

монахиня испугалась, потому что врачи запретили касаться руками масла и воды. Но за веру к блаженной согласилась, и после двух раз с кожи исчезли и самые следы от ран.

Пришел однажды к Марии Ивановне мужичок—в отчаянии, как теперь жить, разорили вконец. Она говорит: «Ставь маслобойку». Он послушался, занялся этим делом и поправил свои дела.

О Нижегородском архиепископе Евдокиме (Мещерякове), обновленце, блаженная еще до его отступничества говорила:

— Красная свеча, красный архиерей.

И даже песню о нем сложила: «Как по улице, по нашей Евдоким идет с Парашей, порты синие худые, ноги длинные срамные».

Один владыка решил зайти к блаженной из любопытства, не веря в ее прозорливость.

Только он собрался войти, как Мария Ивановна закричала:

— Ой, Дорофея, сади, сади меня скорее на судно.

Села, стала браниться, ворчать, жаловаться на болезнь.

Владыка пришел в ужас от такого приема и молча ушел.

В пути с ним сделалось расстройство желудка, он болел всю дорогу, стонал и жаловался.

Схимнице Анатолии (Якубович) блаженная за четыре года до ее выхода из затвора кричала:

— Схимница-свинница, вон из затвора.

Она была в затворе по благословению о. Анатолия (схимника Василия Саровского), но ей стала являться умершая сестра. Мать Анатолия напугалась, вышла из затвора и стала ходить в церковь. Мария Ивановна говорила: «Ее бесы гонят из затвора, а не я».

Пришел однажды к Марии Ивановне мальчик, она сказала:

— Вот пришел поп Алексей.

Впоследствии он действительно стал Саровским иеромонахом о. Алексеем. Он очень чтил ее и часто к ней ходил. И вот однажды пришел, сел и молчит. А она говорит:

— Я вон мяса не ем, стала есть капусту да огурцы с квасом и стала здоровее.

Он ответил: «Хорошо».

Он понял, что это о том, как он, боясь разболеться, стал было есть мясо. С тех пор бросил.

Отцу Евгению Мария Ивановна сказала, что его будут рукополагать в Сарове. Он ей очень верил и всем заранее об этом рассказал. А его вдруг вызывают в Дивеево. Келейница блаженной мать Дорофея заволновалась, и ему неприятно. Рукополагали его в Дивееве. Дорофея сказала об этом Марии Ивановне, а та смеется и говорит:

— Тебе в рот что ли класть? Чем тут не Саров? Сама келья Преподобного и все вещи его тут.

Однажды приехала к блаженной некая барыня из Мурома. Как только вошла она, Мария Ивановна говорит:

— Барыня, а куришь, как мужик.

Та действительно курила двадцать пять лет и вдруг заплакала и говорит:

— Никак не могу бросить, курю и по ночам, и перед обедней.

— Возьми, Дорофея, у нее табак и брось в печь.

Та взяла изящный портсигар и спички и все это бросила в печь.

Через месяц мать Дорофея получила от нее письмо и платье, сшитое в благодарность. Писала она, что о курении даже и не думает, все как рукой сняло.

Римма Ивановна Долганова страдала беснованием; оно выражалось в том, что она падала перед святыней и не могла причаститься. Стала она проситься у блаженной поступить в монастырь.

— Ну, куда там такие нужны...

— А я поправлюсь? — с надеждой спросила Римма Ивановна.

— Перед смертью будешь свободна.

И этой же ночью она заболела скарлатиной и сама пошла в больницу, сказав, что уже больше не вернется. Она скончалась, незадолго до смерти исцелившись от беснования.

Пошла однажды Вера Ловзанская (впоследствии инокиня Серафима) к Марии Ивановне проситься в монастырь. Та увидев ее, закричала:

— Не надо! Не надо ее! Не надо!

А потом рассмеялась и говорит:

— Ты же будешь на старости лет отца покоить. Иди к владыке Варнаве, он тебя устроит.

Впоследствии вышло так, что инокине Серафиме пришлось до самой смерти покоить своего духовного отца — епископа Варнаву (Беляева).

В монастыре жил юродивый Онисим. Он был очень дружен с блаженной Марией Ивановной. Бывало, сойдутся они и всё поют: «Со святыми упокой».

Онисим всю жизнь прожил в монастыре и уже называл себя в женском роде: она. Когда государь Николай Александрович приезжал на открытие мощей преподобного Серафима, то народу было столько, что пришлось на время закрыть ворота. А Онисим остался за воротами и кричит: «Ой, я наша, я наша, пустите, я наша».

Однажды Мария Ивановна говорит Вере Ловзанской:

— Вот, Ониська увезет мою девчонку далеко-далеко.

Только тогда, когда епископ Варнава сам примет подвиг юродства, и она уедет за ним в Сибирь, только тогда станет понятно, о чем говорила блаженная Мария Ивановна.

Перед тем как поехать в Среднюю Азию, Вера Ловзанская отправилась к Марии Ивановне — проститься и взять благословение. Дивеевский монастырь был закрыт, и Мария Ивановна жила в селе.

Вера сошла рано утром в Арзамасе, надо было идти шестьдесят километров до Дивеева. Был декабрь, холодно. Вышла она на дорогу, видит, мужичок едет на розвальнях. Остановился:

— Вы куда?

— Я в Дивеево.

— Хорошо, я вас подвезу.

Доехали до села Круглые Паны. Здесь трактир. Возчик пошел закусить и изрядно выпил. В пути его развезло, сани постоянно съезжали с дороги и увязали в снегу, но лошадь как-то сама собой выбиралась и, наконец, остановилась у дома, где жила Мария Ивановна.

Был час ночи. Мужик проснулся и стал изо всей силы стучать в окно. Монашки открыли. Рассказывают. Все это время блаженная бушевала, стучала по столу и кричала:

— Пьяный мужик девчонку везет! Пьяный мужик девчонку везет!

— Да какой пьяный мужик, какую девчонку? — пытались понять монахини. А блаженная только кричала:

— Пьяный мужик девчонку везет!

Однажды пришла к Марии Ивановне интеллигентная дама с двумя мальчиками. Блаженная сейчас же закричала:

— Дорофея, Дорофея, давай два креста, надень на них.

Дорофея говорит:

— Зачем им кресты, они сегодня причастники. А Мария Ивановна знай скандалит, кричит:

— Кресты, кресты им надень.

Дорофея вынесла два креста, расстегнула детям курточки, крестов и в правду не оказалось.

Дама очень смутилась, когда Дорофея спросила ее:

— Как же вы причащали их без крестов? Та в ответ пробормотала, что в дорогу сняла их, а то они будут детей беспокоить.

Вслед за ней пришла схимница.

— Зачем надела схиму, сними, сними, надень платочек и лапти, да крест надень на нее,— говорит Мария Ивановна. С трепетом мать Дорофея подошла к ней: оказалось, что она без креста. Сказала, что в дороге потеряла.

Епископ Зиновий (Дроздов) спросил Марию Ивановну:

— Ты поп, а митрополит Сергий — архиерей.

— А где мне дадут кафедру, в Тамбове?

— Нет, в Череватове.

У Арцыбушевых была очень породистая телка, и вот она за лето не огулялась, и следовательно, семья должна быть весь год без молока, а у них малые дети, средств никаких, и они задумали продать ее и купить другую и пошли к Марии Ивановне за благословением.

— Благослови, Мария Иванова, корову продать.

— Да она нестельная, куда ее нам.

— Нет,— отвечает Мария Ивановна, — стельная, стельная, говорю вам, грех вам будет, если продадите, детей голодными оставите.

Пришли домой в недоумении, позвали опытную деревенскую женщину, чтобы она осмотрела корову. Та признала, что корова нестельная.

Арцыбушевы опять пошли к Марии Ивановне и говорят:

— Корова нестельная, баба говорит. Мария Ивановна заволновалась, закричала.

— Стельная, говорю вам, стельная.

Даже побила их.

Но они не послушались и повели корову на базар, им за нее предложили десять рублей. Оскорбились они и не продали, но для себя телку все-таки присмотрели и дали задаток десять рублей.

А Мария Ивановна все одно — ругает их, кричит, бранит. И что же? Позвали фельдшера, и он нашел, что корова действительно стельная. Прибежали они к Марии Ивановне и в ноги ей:

— Прости нас, Мария Ивановна, что нам теперь делать с телушкой, ведь мы за нее десять рублей задатка дали.

— Отдайте телушку, и пусть задаток пропадет.

Они так и сделали.

31 декабря 1926 года, под новый 1927 год, блаженная сказала: «Старушки умирать будут... Какой год наступает, какой тяжелый год — уже Илья и Енох по земле ходят...». И, правда, с 1 января две недели все время покойницы были, и даже не по одной в день.

В неделю мытаря и фарисея приехали начальники разгонять Саров, и это длилось до четвертой недели Великого поста.

Выгонять монахов было трудно. У них были почти у всех отдельные кельи с отдельными входами и по нескольку ключей. Сегодня выгонят монаха, а он завтра придет и запрется. Служба в церкви еще шла. Наконец в понедельник на Крестопоклонной неделе приехало много начальства — собрали всю святыню: чудотворную икону Живоносный источник, гроб-колоду, в котором мощи преподобного Серафима пролежали в земле семьдесят лет, кипарисовый гроб, из которого вынули мощи преподобного Серафима, и другие святыни. Все это сложили вместе, устроили костер и сожгли.

Мощи преподобного Серафима сложили в синий просфорный ящик и запечатали его. Люди разделились на четыре партии и на санях поехали все в разные стороны, желая скрыть, куда увезут мощи. Ящик с мощами повезли на Арзамас через село Онучино, где остановились ночевать и покормить лошадей. Когда тройка с мощами въехала в село Кременки, на колокольне ударили в набат. Мощи везли прямо в Москву.

После разорения монастыря служба в Сарове прекратилась, и монахи разошлись кто куда.

После Пасхи власти явились в Дивеево.

По всему монастырю устроен был обыск, описывали казенные и проверяли личные вещи. В эти тяжелые дни Соня Булгакова (впоследствии монахиня Серафима) пошла к Марии Ивановне. Та сидела спокойная, безмятежная.

— Мария Ивановна, поживем ли мы еще спокойно?

— Поживем.

— Сколько?

— Три месяца.

Начальство уехало. Все пошло своим чередом. Прожили так ровно три месяца, и под Рождество Пресвятой Богородицы, 7/20 сентября 1927 года, всем предложили покинуть монастырь.

По благословению епископа Варнавы блаженной Марии Ивановне была построена келья в селе Пузо. Туда ее отвезли сразу же после закрытия монастыря; руководила устройством Марии Ивановны Валентина Долганова и дело поставила так, что никому не стало доступа к блаженной.

В Пузе Мария Ивановна пробыла около трех месяцев.

Когда игумения Александра поселилась в Муроме, к ней приехала мать Дорофея.

— Зачем ты Марию Ивановну в мир отдала? Бери обратно, — сказала ей игумения.

Та поехала за ней.

— Мария Ивановна, поедешь со мной?

Положили ее на возок, укрыли красным одеялом и привезли в Елизарово. Здесь она прожила до весны, а весной перевезли ее в Дивеево, сначала к глухонемым брату с сестрой, а в 1930 году на хутор возле села Починок и, наконец, в Череватово, где она и скончалась 26 августа/8 сентября 1931 года.

Многим Мария Ивановна говорила об их будущей жизни. Кто-то сказал блаженной:

— Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря!

— Будет! Будет! Будет! — и даже застучала изо всей силы по столику.

Она всегда по нему так стучала, что разбивала руку, и ей подкладывали под руку подушку, чтобы не так было больно.

Всем сестрам в будущем монастыре она назначала послушания: кому сено сгребать, кому канавку чистить, кому что, а Соне Булгаковой никогда ничего не говорила. И та однажды спросила:

— Мария Ивановна, а я доживу до монастыря?

— Доживешь, — ответила она тихо и крепко сжала ей руку, до боли придавив к столику.

Перед смертью Мария Ивановна всем близким к ней сестрам сказала, сколько они по ней до сорокового дня прочитают кафизм. Все это исполнилось в точности, а Соне Булгаковой сказала, когда та была у нее в последний раз в октябре 1930 года: «А ты обо мне ни одной кафизмы не прочитаешь». Она, действительно, ничего не прочитала, но вспомнила об этом уже на сороковой день.В ночь на 4/17 июля 1918 г. в Екатеринбурге большевики убили Царскую Семью: Царя, Царицу, четырех Великих Княжен и 14-летнего Наследника Престола. На одной из стен подвала, в котором была расстреляна Царская Семья, неизвестным "евреем с черной, как смоль, бородой" после убийства была оставлена каббалистическая надпись буквами из трех языков, смысл которой гласил: "Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы". Обстоятельства гибели Царской Семьи, состав участников и организаторов расстрела, как и надписи на стенах подвала, не оставляют сомнений в ритуальном характере данного убийства. Подтверждением этого может служить и тот факт, что еще в 1911 г. в западных областях Российской Империи в еврейской среде распространялись открытки с изображением иудейского раввина, который держит в руке жертвенного петуха с головой Николая II и с подписью по-еврейски: "Это мой выкуп, это моя замена, это мое жертвоприношение". Нет никаких сомнений, что иудеи, одержимые навязчивой мессианской идеей властвовать над всем миром, не могли мириться с существованием могущественной Православной Империи, стоявшей на пути реализации их замыслов. Убийство Православного Царя рассматривалось ими, как уничтожение главного носителя идеала христианской государственности и противника еврейского идеала государства - царства антихриста. Для многих наших современников этот факт мало что значит, как и мало кто из нас - современных русских - усматривает в нем взаимосвязь с нынешними бедами и скорбями России. Однако именно это событие сыграло значительную, едва ли не ключевую роль в судьбе нашего народа. Современный русский человек, воспитанный в духе безбожия и индивидуализма, уже не воспринимает свой народ как единую семью, и уж тем более не задумывается об историческом предназначении своей нации, как, впрочем, и о своем собственном. Каждый пытается устроить свою жизнь, невзирая на окружающую разруху, а порой, уподобляясь мародерам времен стихийных бедствий, ловко пользуется нынешней неразберихой и беззаконием, не понимая, что строит "дом на песке". Но невозможно длительное благополучие в нестабильном государстве, как невозможно приятное путешествие на тонущем корабле. Россия гибнет у нас на глазах и пока мы не осознаем этого факта, пока не задумаемся о причинах наших бедствий, мы будем обречены на еще более тяжкие испытания. При этом совершенно безсмысленно искать причины в сферах политики и экономики, причины эти давно известны и носят духовный характер. О них еще задолго до революции в лице своих святых, предвидя грядущие бедствия, говорила Русская Православная Церковь. Прежде всего, мы изменили своей исторической миссии народа-богоносца, встав на путь строительства безбожного государства. И, как говорил уже в этом веке преподобный Лаврентий Черниговский, "...попустили жидовскому нечестию в России, не защитили помазанника Божия Царя, церкви Православные и монастыри, сонм мучеников и исповедников святых и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие". Наши прадеды не смогли, а многие и не захотели защищать свое национальное государство, свою Богом установленную власть. Многие равнодушно взирали на попрание национальных и религиозных святынь, а иные добровольно встали на сторону разрушителей. Сегодня кровные и духовные наследники разрушителей России пытаются внушать нам, что сам факт канонизации Царственных Мучеников, как и других новомучеников Российских, уже есть проявление осознания и покаяния народа в грехе своих отцов. Но не следует забывать, что проявлением истинного осознания и покаяния является исправление или, как минимум, стремление к нему. Исправить же грех своего народа можно лишь вернувшись на путь своего исторического предназначения, восстановив законную национальную власть. Законной же властью для России может быть только православная монархия. Однако наивен тот, кто надеется в 2-3 года поднять Россию из руин и восстановить ее в былой силе и славе. Недалеко ушли и те, кто тешит себя иллюзиями, будто все утрясется само собой. Путь этот долог и труден, и только общими усилиями и общей волей народа к подлинной национальной свободе мы сможем вернуть к жизни наше многострадальное Отечество. В середине ХХ столетия, задолго до падения большевистского режима, известный русский православный философ Иван Ильин писал: "Это есть великая иллюзия, что легче всего возвести на Престол законного Государя. Ибо законного Государя надо заслужить сердцем, волею и делами. Мы не смеем забывать исторических уроков: народ, не заслуживший законного Государя, не сумеет иметь его, не сумеет служить ему верою и правдою и предаст его в критическую минуту. Монархия не самый легкий и общедоступный вид государственности, а самый трудный, ибо, душевно самый глубокий строй, духовно требующий от народа монархического правосознания. Республика есть правовой механизм, а монархия есть правовой организм. И не знаем мы еще, будет ли русский народ после революции готов опять сложиться в этот организм. Отдавать же законного Государя на растерзание антимонархически настроенной черни было бы сущим злодеянием перед Россией. Посему: да будет национальная диктатура, подготовляющая всенародное религиозно - национальное отрезвление!".

Ма-рия За-ха-ров-на Фе-ди-на ро-ди-лась в се-ле Го-лет-ко-ве Ела-тем-ско-го уез-да Там-бов-ской гу-бер-нии. Впо-след-ствии ее спра-ши-ва-ли, по-че-му она на-зы-ва-ет-ся Ива-нов-на. «Это мы все, бла-жен-ные, Ива-нов-ны по Иоан-ну Пред-те-че», - от-ве-ча-ла она.

Ро-ди-те-ли ее, За-хар и Пе-ла-гея Фе-ди-ны, умер-ли, ко-гда ей ед-ва ми-ну-ло три-на-дцать лет. Пер-вым умер отец. По-сле смер-ти му-жа Пе-ла-гея по-се-ли-лась с Ма-шей в се-мье стар-ше-го сы-на. Но здесь им не бы-ло жи-тья от невест-ки, и они пе-ре-се-ли-лись в бань-ку. Ма-рия с дет-ства от-ли-ча-лась бес-по-кой-ным ха-рак-те-ром и мно-ги-ми стран-но-стя-ми, ча-сто хо-ди-ла в цер-ковь, бы-ла мол-ча-ли-ва и оди-но-ка, ни-ко-гда ни с кем не иг-ра-ла, не ве-се-ли-лась, не за-ни-ма-лась на-ря-да-ми, все-гда бы-ла оде-та в рва-ное, кем-ни-будь бро-шен-ное пла-тье.

Гос-подь осо-бен-но о ней про-мыш-лял, зная ее бу-ду-щую рев-ность по Бо-гу, и она ча-сто во вре-мя ра-бот ви-де-ла пе-ред гла-за-ми Се-ра-фи-мо-Ди-ве-ев-ский мо-на-стырь, хо-тя там ни-ко-гда не бы-ва-ла.

Через год по смер-ти от-ца умер-ла мать. Тут ей со-всем жи-тья не ста-ло от род-ных.

Од-на-жды ле-том несколь-ко жен-щин и де-ву-шек со-бра-лись ид-ти в Са-ров, Ма-рия от-про-си-лась пой-ти с ни-ми. До-мой она уже не вер-ну-лась. Не имея по-сто-ян-но-го при-ста-ни-ща, она стран-ство-ва-ла меж-ду Са-ро-вом, Ди-ве-е-вом и Ар-да-то-вом - го-лод-ная, по-лу-на-гая, го-ни-мая.

Хо-ди-ла она, не раз-би-рая по-го-ды, зи-мой и ле-том, в сту-жу и жа-ру, в по-лую во-ду и в дожд-ли-вую осень оди-на-ко-во - в лап-тях, ча-сто рва-ных, без онуч. Од-на-жды шла в Са-ров на Страст-ной неде-ле в са-мую рас-пу-ти-цу по ко-ле-но в во-де, пе-ре-ме-шан-ной с гря-зью и сне-гом; ее на-гнал му-жик на те-ле-ге, по-жа-лел и по-звал под-вез-ти, она от-ка-за-лась. Ле-том Ма-рия, ви-ди-мо, жи-ла в ле-су, по-то-му что, ко-гда она при-хо-ди-ла в Ди-ве-е-во, то те-ло ее бы-ло сплошь усе-я-но кле-ща-ми, и мно-гие из ра-нок уже на-ры-ва-ли.

Ча-ще все-го бы-ва-ла она в Се-ра-фи-мо-Ди-ве-ев-ском мо-на-сты-ре; неко-то-рые сест-ры лю-би-ли ее, чув-ствуя в ней необык-но-вен-но-го че-ло-ве-ка; да-ва-ли чи-стую и креп-кую одеж-ду вме-сто лох-мо-тьев, но через несколь-ко дней Ма-рия вновь при-хо-ди-ла во всем рва-ном и гряз-ном, ис-ку-сан-ная со-ба-ка-ми и по-би-тая злы-ми людь-ми. Иные мо-на-хи-ни не по-ни-ма-ли ее по-дви-га, не лю-би-ли и гна-ли, хо-ди-ли жа-ло-вать-ся на нее уряд-ни-ку, чтобы он дан-ной ему вла-стью осво-бо-дил их от этой «ни-щен-ки», вши-вой и гру-бой. Уряд-ник ее за-би-рал, но сде-лать ни-че-го не мог, по-то-му как она пред-став-ля-лась со-вер-шен-ной ду-роч-кой, и он от-пус-кал ее. Ма-рия сно-ва шла к лю-дям и ча-сто, как бы ру-га-ясь, об-ли-ча-ла их в тай-ных гре-хах, за что мно-гие осо-бен-но ее не лю-би-ли.

Ни-кто ни-ко-гда не слы-хал от нее ни жа-ло-бы, ни сто-на, ни уны-ния, ни раз-дра-жи-тель-но-сти или се-то-ва-ния на че-ло-ве-че-скую неспра-вед-ли-вость. И Сам Гос-подь за ее бо-го-угод-ную жизнь и ве-ли-чай-шее сми-ре-ние и тер-пе-ние про-сла-вил ее сре-ди жи-те-лей. На-ча-ли они за-ме-чать: что она ска-жет или о чем пре-ду-пре-дит, то сбы-ва-ет-ся, и у ко-го оста-но-вит-ся, те по-лу-ча-ют бла-го-дать от Бо-га.

У од-ной жен-щи-ны, Пе-ла-геи, бы-ло две-на-дцать де-тей, и все они уми-ра-ли в воз-расте до пя-ти лет. В пер-вые го-ды ее за-му-же-ства, ко-гда у нее умер-ло двое де-тей, Ма-рия Ива-нов-на при-шла к ним в се-ло, по-до-шла к ок-нам ее до-ма и за-пе-ла: «Ку-роч-ка-мох-но-нож-ка, на-ро-ди де-тей немнож-ко».

Окру-жив-шие ее жен-щи-ны го-во-рят ей:

У нее нет со-всем де-тей.

А она им от-ве-ча-ет:

Нет, у нее мно-го.

Они на-ста-и-ва-ют на сво-ем:

Да нет у ней ни-ко-го.

То-гда Ма-рия Ива-нов-на им по-яс-ни-ла:

У Гос-по-да ме-ста мно-го.

Од-на-жды го-во-рит она од-ной жен-щине:

Сту-пай, сту-пай ско-рее, Ну-ча-ро-во го-рит.

А жен-щи-на бы-ла из Ру-за-но-ва. При-шла в Ру-за-но-во, все на ме-сте, ни-че-го не слу-чи-лось; вста-ла в недо-уме-нии, а в это вре-мя за-кри-ча-ли: «Го-рим». И все Ру-за-но-во вы-го-ре-ло с кон-ца до кон-ца.

Ду-хов-ное окорм-ле-ние Ма-рия Ива-нов-на по-лу-ча-ла у бла-жен-ной Прас-ко-вьи Ива-нов-ны, с ко-то-рой при-хо-ди-ла со-ве-то-вать-ся. Са-ма Прас-ко-вья Ива-нов-на, пред-чув-ствуя кон-чи-ну, го-во-ри-ла близ-ким: «Я еще си-жу за ста-ном, а дру-гая уже сну-ет, она еще хо-дит, а по-том ся-дет», - а Ма-рии Ива-новне, бла-го-сло-вив ее остать-ся в мо-на-сты-ре, ска-за-ла: «Толь-ко в мое крес-ло не са-дись» (В кел-лии бла-жен-ной Па-ши Ма-рия Ива-нов-на про-жи-ла все-го два го-да).

В са-мый день смер-ти бла-жен-ной Па-шень-ки Са-ров-ской вы-шло у Ма-рии Ива-нов-ны неболь-шое ис-ку-ше-ние. Раз-до-са-до-ван-ные ее стран-но-стя-ми, мо-на-хи-ни вы-гна-ли ее из мо-на-сты-ря, не велев во-все сю-да яв-лять-ся, а ина-че они при-бег-нут к по-мо-щи по-ли-ции.

Ни-че-го на это не ска-за-ла бла-жен-ная, по-вер-ну-лась и ушла.

Пе-ред вне-се-ни-ем в цер-ковь гро-ба с те-лом бла-жен-ной Па-ши в мо-на-стырь при-е-хал кре-стья-нин и го-во-рит:

Ка-кую ра-бу Бо-жию про-гна-ли вы из мо-на-сты-ря, она мне сей-час всю мою жизнь ска-за-ла и все мои гре-хи. Вер-ни-те ее в мо-на-стырь, ина-че по-те-ря-е-те на-все-гда.

За Ма-ри-ей Ива-нов-ной тот-час от-пра-ви-ли по-сыль-ных. Она се-бя не за-ста-ви-ла ждать и вер-ну-лась в мо-на-стырь в то вре-мя, ко-гда Прас-ко-вья Ива-нов-на ле-жа-ла в гро-бу в церк-ви. Бла-жен-ная во-шла и, обо-ро-тясь к стар-шей риз-ни-чей мо-на-хине Зи-но-вии, ска-за-ла:

Ты ме-ня, смот-ри, так же по-ло-жи, вот как Па-шу.

Та рас-сер-ди-лась на нее, как она сме-ет се-бя срав-ни-вать с Па-шей, и дерз-ко ей на это от-ве-ти-ла.

Ма-рия Ива-нов-на ни-че-го не ска-за-ла.

С тех пор она окон-ча-тель-но по-се-ли-лась в Ди-ве-е-ве. Сна-ча-ла она жи-ла у мо-на-хи-ни Ма-рии, а за-тем игу-ме-ния да-ла ей от-дель-ную ком-на-ту. Ком-на-та бы-ла хо-лод-ная и сы-рая, осо-бен-но по-лом, в ней бла-жен-ная про-жи-ла по-чти во-семь лет; здесь она окон-ча-тель-но ли-ши-лась ног и при-об-ре-ла силь-ней-ший рев-ма-тизм во всем те-ле.

По-чти с пер-во-го го-да ее жиз-ни в мо-на-сты-ре к ней в по-слуш-ни-цы при-ста-ви-ли Па-шу (в мо-на-ше-стве До-ро-фею), ко-то-рая по-на-ча-лу не лю-би-ла Ма-рию Ива-нов-ну и по-шла к ней слу-жить за по-слу-ша-ние. Ма-рия же Ива-нов-на еще преж-де го-во-ри-ла, что к ней слу-жить при-ве-дут Па-шу.

Силь-но скор-бе-ла Па-ша, ви-дя, как по-сте-пен-но Ма-рия Ива-нов-на на-жи-ва-ет му-чи-тель-ную бо-лезнь и ли-ша-ет-ся ног, но сде-лать ни-че-го не мог-ла.

Лишь то-гда, ко-гда на-ро-ду, при-хо-дя-ще-го к бла-жен-ной, ста-ло столь-ко, что невоз-мож-но бы-ло по-ме-стить-ся в тес-ной ком-на-те, игу-ме-ния раз-ре-ши-ла пе-ре-ве-сти ее в до-мик Па-ши Са-ров-ской.

До-мик этот сто-ял у са-мых во-рот, и со-вет-ские вла-сти, ви-дя боль-шое сте-че-ние лю-дей, воз-двиг-ли го-не-ние на бла-жен-ную, так что в кон-це кон-цов ее пе-ре-ве-ли в от-дель-ную ком-на-ту при бо-га-дельне, где она про-жи-ла до за-кры-тия мо-на-сты-ря.

Бла-жен-ная Ма-рия Ива-нов-на го-во-ри-ла быст-ро и мно-го, ино-гда очень склад-но и да-же сти-ха-ми и силь-но ру-га-лась, в осо-бен-но-сти по-сле 1917 го-да. Она так ру-га-лась, что мо-на-хи-ни, чтобы не слы-шать, вы-хо-ди-ли на ули-цу. Ке-лей-ни-ца Прас-ко-вьи Ива-нов-ны Ду-ня как-то спро-си-ла ее:

Ма-рия Ива-нов-на, по-че-му ты так ру-га-ешь-ся. Ма-мень-ка так не ру-га-лась.
- Хо-ро-шо ей бы-ло бла-жить при Ни-ко-лае, а по-бла-жи-ка при со-вет-ской вла-сти.

Не до-воль-но бы-ло бла-жен-ной по-дви-гов преды-ду-щей ски-таль-че-ской жиз-ни, бо-лез-ней, мо-лит-вы, при-е-ма на-ро-да. Од-на-жды по-слуш-ни-ца Ма-рии Ива-нов-ны мать До-ро-фея ушла в кла-до-вую за мо-ло-ком, до-воль-но да-ле-ко от ке-льи ста-ри-цы, а са-мо-вар го-ря-чий по-да-ла на стол. Воз-вра-ща-ет-ся и слы-шит неисто-вый крик Ма-рии Ива-нов-ны: «Ка-ра-ул!»

Рас-те-рян-ная по-слуш-ни-ца сна-ча-ла ни-че-го не по-ня-ла, а по-том так и осе-ла от ужа-са. Ма-рия Ива-нов-на в ее от-сут-ствие ре-ши-ла на-лить се-бе чаю и от-кры-ла кран, а за-вер-нуть не су-ме-ла, и во-да ли-лась ей в ко-ле-ни до при-хо-да ма-те-ри До-ро-феи. Об-ва-ри-лась она до ко-стей, сна-ча-ла весь пе-ред и но-ги, а меж-ду ног все сплошь по-кры-лось вол-ды-ря-ми, по-том про-рва-лось и на-ча-ло мок-нуть.

Слу-чи-лось это в са-мую жа-ру, в июне ме-ся-це. До-ро-фея бо-я-лась, что в ого-лен-ном и неза-жи-ва-ю-щем мя-се за-ве-дут-ся чер-ви, но Гос-подь хра-нил Свою из-бран-ни-цу, и ка-ким чу-дом она по-пра-ви-лась, зна-ет толь-ко Бог. Не вста-вая с по-сте-ли, она мо-чи-лась под се-бя, все у ней пре-ло, ле-жа-ла она без кле-ен-ки, под-ни-мать ее и пе-ре-ме-нять под ней бы-ло труд-но, и все же она вы-здо-ро-ве-ла.

В дру-гой раз до из-не-мо-же-ния уста-ла До-ро-фея, всю ночь под-ни-мая Ма-рию Ива-нов-ну и все на ми-ну-точ-ку; под утро до та-кой сте-пе-ни она осла-бе-ла, что го-во-рит: «Как хо-чешь, Ма-рия Ива-нов-на, не мо-гу встать, что хо-чешь де-лай».

Ма-рия Ива-нов-на при-тих-ла, и вдруг про-сы-па-ет-ся До-ро-фея от страш-но-го гро-хо-та: бла-жен-ная са-ма ре-ши-ла слезть, да не в ту сто-ро-ну под-ня-лась в тем-но-те, упа-ла ру-кой на стол и сло-ма-ла ее в ки-сти. Кри-ча-ла: «Ка-ра-ул!», но не за-хо-те-ла при-звать док-то-ра за-вя-зать ру-ку в лу-бок, а по-ло-жи-ла ее на по-душ-ку и про-ле-жа-ла шесть ме-ся-цев в од-ном по-ло-же-нии, не вста-вая и не по-во-ра-чи-ва-ясь. Опять мо-чи-лась под се-бя, по-то-му что мно-го пи-ла и по-чти ни-че-го не ела. Сде-ла-лись у нее про-леж-ни та-кие, что ого-ли-лись ко-сти и мя-со ви-се-ло кло-чья-ми. И опять все му-че-ния пе-ре-нес-ла Ма-рия Ива-нов-на без-ро-пот-но, и толь-ко через пол-го-да ру-ка на-ча-ла срас-тать-ся и срос-лась непра-виль-но, что вид-но на неко-то-рых фо-то-гра-фи-ях.

Од-на-жды мать До-ро-фея за-хо-те-ла по-счи-тать, сколь-ко раз Ма-рия Ива-нов-на под-ни-ма-ет-ся за ночь. Для это-го она по-ло-жи-ла до-щеч-ку и мел, еще с ве-че-ра по-ста-ви-ла первую па-лоч-ку и лег-ла спать, ни-че-го о сво-ем за-мыс-ле не ска-зав бла-жен-ной.

Под утро она просну-лась и уди-ви-лась, что это Ма-рия Ива-нов-на не вста-ет и ее не зо-вет. По-до-шла к ней, а она не спит, сме-ет-ся и вся ле-жит, как в бо-ло-те, по во-рот об-мо-чив-шись, и го-во-рит:

Вот я ни ра-зу не вста-ла.

Мать До-ро-фея упа-ла бла-жен-ной в но-ги:

Про-сти ме-ня, Хри-ста ра-ди, ма-муш-ка, ни-ко-гда боль-ше не бу-ду счи-тать и лю-бо-пыт-ство-вать о те-бе и о тво-их де-лах.

Тех, кто жил с Ма-ри-ей Ива-нов-ной, она при-уча-ла к по-дви-гу, и за по-слу-ша-ние и за мо-лит-вы бла-жен-ной по-двиг ста-но-вил-ся по-силь-ным. Так, ма-те-ри До-ро-фее бла-жен-ная не да-ва-ла спать, кро-ме как на од-ном бо-ку, и ес-ли та ло-жи-лась на дру-гой бок, она на нее кри-ча-ла. Са-ма Ма-рия Ива-нов-на рас-щи-пы-ва-ла у се-бя ме-сто на но-ге до кро-ви и не да-ва-ла ему за-жи-вать.

Ис-тин-ная по-движ-ни-ца и бо-го-угод-ный че-ло-век, она име-ла дар ис-це-ле-ния и про-зор-ли-во-сти.

Ис-це-ли-ла жен-щине по име-ни Еле-на глаз, по-ма-зав его мас-лом из лам-па-ды.

У од-ной мо-на-хи-ни бы-ла эк-зе-ма на ру-ках. Три го-да ее ле-чи-ли луч-шие док-то-ра в Москве и в Ниж-нем - не бы-ло улуч-ше-ния. Все ру-ки по-кры-лись ра-на-ми. Ею овла-де-ло та-кое уны-ние, что она хо-те-ла уже ухо-дить из мо-на-сты-ря. Она по-шла к Ма-рии Ива-новне. Та пред-ло-жи-ла по-ма-зать мас-лом из лам-па-ды; мо-на-хи-ня ис-пу-га-лась, по-то-му что вра-чи за-пре-ти-ли ка-сать-ся ру-ка-ми мас-ла и во-ды. Но за ве-ру к бла-жен-ной со-гла-си-лась, и по-сле двух раз с ко-жи ис-чез-ли и са-мые сле-ды от ран.

При-шел од-на-жды к Ма-рии Ива-новне му-жи-чок - в от-ча-я-нии, как те-перь жить, ра-зо-ри-ли вко-нец. Она го-во-рит: «Ставь мас-ло-бой-ку». Он по-слу-шал-ся, за-нял-ся этим де-лом и по-пра-вил свои де-ла.

О Ни-же-го-род-ском ар-хи-епи-ско-пе Ев-до-ки-ме (Ме-ще-ря-ко-ве), об-нов-лен-це, бла-жен-ная еще до его от-ступ-ни-че-ства го-во-ри-ла:

Крас-ная све-ча, крас-ный ар-хи-ерей.

И да-же пес-ню о нем сло-жи-ла: «Как по ули-це по на-шей Ев-до-ким идет с Па-ра-шей, пор-ты си-ние ху-дые, но-ги длин-ные срам-ные».

Один вла-ды-ка ре-шил зай-ти к бла-жен-ной из лю-бо-пыт-ства, не ве-ря в ее про-зор-ли-вость. Толь-ко он со-брал-ся вой-ти, как Ма-рия Ива-нов-на за-кри-ча-ла:

Ой, До-ро-фея, са-ди, са-ди ме-ня ско-рее на суд-но.

Се-ла, ста-ла бра-нить-ся, вор-чать, жа-ло-вать-ся на бо-лезнь. Вла-ды-ка при-шел в ужас от та-ко-го при-е-ма и мол-ча ушел. В пу-ти с ним сде-ла-лось рас-строй-ство же-луд-ка, он бо-лел всю до-ро-гу, сто-нал и жа-ло-вал-ся.

Схим-ни-це Ана-то-лии (Яку-бо-вич) бла-жен-ная за че-ты-ре го-да до ее вы-хо-да из за-тво-ра кри-ча-ла:

Схим-ни-ца-свин-ни-ца, вон из за-тво-ра.

Она бы-ла в за-тво-ре по бла-го-сло-ве-нию о. Ана-то-лия (схим-ни-ка Ва-си-лия Са-ров-ско-го), но ей ста-ла яв-лять-ся умер-шая сест-ра. Мать Ана-то-лия на-пу-га-лась, вы-шла из за-тво-ра и ста-ла хо-дить в цер-ковь. Ма-рия Ива-нов-на го-во-ри-ла: «Ее бе-сы го-нят из за-тво-ра, а не я».

При-шел од-на-жды к Ма-рии Ива-новне маль-чик, она ска-за-ла:

Вот при-шел поп Алек-сей.

Впо-след-ствии он дей-стви-тель-но стал са-ров-ским иеро-мо-на-хом о. Алек-си-ем. Он очень чтил ее и ча-сто к ней хо-дил. И вот од-на-жды при-шел, сел и мол-чит. А она го-во-рит:

Я вон мя-са не ем, ста-ла есть ка-пу-сту да огур-цы с ква-сом и ста-ла здо-ро-вее.

Он от-ве-тил: «Хо-ро-шо».

Он по-нял, что это о том, как он, бо-ясь раз-бо-леть-ся, стал бы-ло есть мя-со. С тех пор бро-сил.

От-цу Ев-ге-нию Ма-рия Ива-нов-на ска-за-ла, что его бу-дут ру-ко-по-ла-гать в Са-ро-ве. Он ей очень ве-рил и всем за-ра-нее об этом рас-ска-зал. А его вдруг вы-зы-ва-ют в Ди-ве-е-во. Ке-лей-ни-ца бла-жен-ной мать До-ро-фея за-вол-но-ва-лась, и ему непри-ят-но. Ру-ко-по-ла-га-ли его в Ди-ве-е-ве. До-ро-фея ска-за-ла об этом Ма-рии Ива-новне, а та сме-ет-ся и го-во-рит:

Те-бе в рот, что ли, класть? Чем тут не Са-ров? Са-ма ке-ллия пре-по-доб-но-го и все ве-щи его тут.

Од-на-жды при-е-ха-ла к бла-жен-ной некая ба-ры-ня из Му-ро-ма. Как толь-ко во-шла она, Ма-рия Ива-нов-на го-во-рит:

Ба-ры-ня, а ку-ришь как му-жик.

Та дей-стви-тель-но ку-ри-ла два-дцать пять лет и вдруг за-пла-ка-ла и го-во-рит:

Ни-как не мо-гу бро-сить, ку-рю и по но-чам, и пе-ред обед-ней.

Возь-ми, До-ро-фея, у нее та-бак и брось в печь.

Та взя-ла изящ-ный порт-си-гар и спич-ки и все это бро-си-ла в печь. Через ме-сяц мать До-ро-фея по-лу-чи-ла от нее пись-мо и пла-тье, сши-тое в бла-го-дар-ность. Пи-са-ла она, что о ку-ре-нии да-же и не ду-ма-ет, все как ру-кой сня-ло.

Рим-ма Ива-нов-на Долга-но-ва стра-да-ла бес-но-ва-ни-ем; оно вы-ра-жа-лось в том, что она па-да-ла пе-ред свя-ты-ней и не мог-ла при-ча-стить-ся. Ста-ла она про-сить-ся у бла-жен-ной по-сту-пить в мо-на-стырь.

Ну, ку-да там та-кие нуж-ны...

А я по-прав-люсь? - с на-деж-дой спро-си-ла Рим-ма Ива-нов-на.

Пе-ред смер-тью бу-дешь сво-бод-на.

И этой же но-чью она за-бо-ле-ла скар-ла-ти-ной и са-ма по-шла в боль-ни-цу, ска-зав, что уже боль-ше не вер-нет-ся. Она скон-ча-лась, неза-дол-го до смер-ти ис-це-лив-шись от бес-но-ва-ния.

По-шла од-на-жды Ве-ра Ло-в-зан-ская (впо-след-ствии ино-ки-ня Се-ра-фи-ма) к Ма-рии Ива-новне про-сить-ся в мо-на-стырь. Та уви-дев ее, за-кри-ча-ла:

Не на-до! Не на-до ее! Не на-до!

А по-том рас-сме-я-лась и го-во-рит:

Ты же бу-дешь на ста-ро-сти лет от-ца по-ко-ить. Иди к вла-ды-ке Вар-на-ве, он те-бя устро-ит.

Впо-след-ствии вы-шло так, что ино-кине Се-ра-фи-ме при-шлось до са-мой смер-ти по-ко-ить сво-е-го ду-хов-но-го от-ца - епи-ско-па Вар-на-ву (Бе-ля-е-ва).

В мо-на-сты-ре жил юро-ди-вый Они-сим. Он был очень дру-жен с бла-жен-ной Ма-ри-ей Ива-нов-ной. Бы-ва-ло, сой-дут-ся они и всё по-ют: «Со свя-ты-ми упо-кой».

Они-сим всю жизнь про-жил в мо-на-сты-ре и уже на-зы-вал се-бя в жен-ском ро-де: она. Ко-гда го-су-дарь Ни-ко-лай Алек-сан-дро-вич при-ез-жал на от-кры-тие мо-щей пре-по-доб-но-го , то на-ро-ду бы-ло столь-ко, что при-шлось на вре-мя за-крыть во-ро-та. А Они-сим остал-ся за во-ро-та-ми и кри-чит: «Ой, я на-ша, я на-ша, пу-сти-те, я на-ша».

Од-на-жды Ма-рия Ива-нов-на го-во-рит Ве-ре Ло-в-зан-ской:

Вот, Онись-ка уве-зет мою дев-чон-ку да-ле-ко-да-ле-ко.

Толь-ко то-гда, ко-гда епи-скоп Вар-на-ва сам при-мет по-двиг юрод-ства, и она уедет за ним в Си-бирь, толь-ко то-гда станет по-нят-но, о чем го-во-ри-ла бла-жен-ная Ма-рия Ива-нов-на.

Пе-ред тем как по-ехать в Сред-нюю Азию, Ве-ра Ло-в-зан-ская от-пра-ви-лась к Ма-рии Ива-новне - про-стить-ся и взять бла-го-сло-ве-ние. Ди-ве-ев-ский мо-на-стырь был за-крыт, и Ма-рия Ива-нов-на жи-ла в се-ле.

Ве-ра со-шла ра-но утром в Ар-за-ма-се, на-до бы-ло ид-ти шесть-де-сят ки-ло-мет-ров до Ди-ве-е-ва. Был де-кабрь, хо-лод-но. Вы-шла она на до-ро-гу, ви-дит, му-жи-чок едет на роз-валь-нях. Оста-но-вил-ся:

Вы ку-да?

Я в Ди-ве-е-во.

Хо-ро-шо, я вас под-ве-зу.

До-е-ха-ли до се-ла Круг-лые Па-ны. Здесь трак-тир. Воз-чик по-шел за-ку-сить и из-ряд-но вы-пил. В пу-ти его раз-вез-ло, са-ни по-сто-ян-но съез-жа-ли с до-ро-ги и увя-за-ли в сне-гу, но ло-шадь как-то са-ма со-бой вы-би-ра-лась и на-ко-нец оста-но-ви-лась у до-ма, где жи-ла Ма-рия Ива-нов-на.

Был час но-чи. Му-жик проснул-ся и стал изо всей си-лы сту-чать в ок-но. Мо-наш-ки от-кры-ли. Рас-ска-зы-ва-ют. Все это вре-мя бла-жен-ная бу-ше-ва-ла, сту-ча-ла по сто-лу и кри-ча-ла:

Пья-ный му-жик дев-чон-ку ве-зет! Пья-ный му-жик дев-чон-ку ве-зет!

Да ка-кой пья-ный му-жик, ка-кую дев-чон-ку? - пы-та-лись по-нять мо-на-хи-ни. А бла-жен-ная толь-ко кри-ча-ла:

Пья-ный му-жик дев-чон-ку ве-зет!

Од-на-жды при-шла к Ма-рии Ива-новне ин-тел-ли-гент-ная да-ма с дву-мя маль-чи-ка-ми. Бла-жен-ная сей-час же за-кри-ча-ла:

До-ро-фея, До-ро-фея, да-вай два кре-ста, на-день на них.

До-ро-фея го-во-рит:

За-чем им кре-сты, они се-го-дня при-част-ни-ки.

А Ма-рия Ива-нов-на знай скан-да-лит, кри-чит:

Кре-сты, кре-сты им на-день.

До-ро-фея вы-нес-ла два кре-ста, рас-стег-ну-ла де-тям кур-точ-ки, кре-стов и в прав-ду не ока-за-лось.

Да-ма очень сму-ти-лась, ко-гда До-ро-фея спро-си-ла ее:

Как же вы при-ча-ща-ли их без кре-стов?

Та в от-вет про-бор-мо-та-ла, что в до-ро-гу сня-ла их, а то они бу-дут де-тей бес-по-ко-ить.

Вслед за ней при-шла схим-ни-ца.

За-чем на-де-ла схи-му, сни-ми, сни-ми, на-день пла-то-чек и лап-ти, да крест на-день на нее, - го-во-рит Ма-рия Ива-нов-на. С тре-пе-том мать До-ро-фея по-до-шла к ней: ока-за-лось, что она без кре-ста. Ска-за-ла, что в до-ро-ге по-те-ря-ла.

Епи-скоп Зи-но-вий (Дроз-дов) спро-сил Ма-рию Ива-нов-ну:

Ты поп, а мит-ро-по-лит Сер-гий - ар-хи-ерей.

А где мне да-дут ка-фед-ру, в Там-бо-ве?

Нет, в Че-ре-ва-то-ве.

У Ар-цы-бу-ше-вых бы-ла очень по-ро-ди-стая тел-ка, и вот она за ле-то не огу-ля-лась, и сле-до-ва-тель-но, се-мья долж-на быть весь год без мо-ло-ка, а у них ма-лые де-ти, средств ни-ка-ких, и они за-ду-ма-ли про-дать ее и ку-пить дру-гую и по-шли к Ма-рии Ива-новне за бла-го-сло-ве-ни-ем.

Бла-го-сло-ви, Ма-рия Ива-но-ва, ко-ро-ву про-дать.

Да она нестель-ная, ку-да ее нам.

Нет,- от-ве-ча-ет Ма-рия Ива-нов-на, - стель-ная, стель-ная, го-во-рю вам, грех вам бу-дет, ес-ли про-да-ди-те, де-тей го-лод-ны-ми оста-ви-те.

При-шли до-мой в недо-уме-нии, по-зва-ли опыт-ную де-ре-вен-скую жен-щи-ну, чтобы она осмот-ре-ла ко-ро-ву. Та при-зна-ла, что ко-ро-ва нестель-ная.

Ар-цы-бу-ше-вы опять по-шли к Ма-рии Ива-новне и го-во-рят:

Ко-ро-ва нестель-ная, ба-ба го-во-рит.

Ма-рия Ива-нов-на за-вол-но-ва-лась, за-кри-ча-ла.

Стель-ная, го-во-рю вам, стель-ная.

Да-же по-би-ла их. Но они не по-слу-ша-лись и по-ве-ли ко-ро-ву на ба-зар, им за нее пред-ло-жи-ли де-сять руб-лей. Оскор-би-лись они и не про-да-ли, но для се-бя тел-ку все-та-ки при-смот-ре-ли и да-ли за-да-ток де-сять руб-лей.

А Ма-рия Ива-нов-на все од-но - ру-га-ет их, кри-чит, бра-нит. И что же? По-зва-ли фельд-ше-ра, и он на-шел, что ко-ро-ва дей-стви-тель-но стель-ная. При-бе-жа-ли они к Ма-рии Ива-новне и в но-ги ей:

Про-сти нас, Ма-рия Ива-нов-на, что нам те-перь де-лать с те-луш-кой, ведь мы за нее де-сять руб-лей за-дат-ка да-ли.

От-дай-те те-луш-ку, и пусть за-да-ток про-па-дет.

Они так и сде-ла-ли.

31 де-каб-ря 1926 го-да, под но-вый 1927 год, бла-жен-ная ска-за-ла: «Ста-руш-ки уми-рать бу-дут... Ка-кой год на-сту-па-ет, ка-кой тя-же-лый год - уже Илья и Енох по зем-ле хо-дят...» И, прав-да, с 1 ян-ва-ря две неде-ли все вре-мя по-кой-ни-цы бы-ли, и да-же не по од-ной в день.

В Неде-лю мы-та-ря и фа-ри-сея при-е-ха-ли на-чаль-ни-ки раз-го-нять Са-ров, и это дли-лось до чет-вер-той неде-ли Ве-ли-ко-го по-ста.

Вы-го-нять мо-на-хов бы-ло труд-но. У них бы-ли по-чти у всех от-дель-ные кел-лии с от-дель-ны-ми вхо-да-ми и по несколь-ку клю-чей. Се-го-дня вы-го-нят мо-на-ха, а он зав-тра при-дет и за-прет-ся. Служ-ба в церк-ви еще шла. На-ко-нец в по-не-дель-ник на Кре-сто-по-клон-ной неде-ле при-е-ха-ло мно-го на-чаль-ства - со-бра-ли всю свя-ты-ню: чу-до-твор-ную ико-ну "Жи-во-нос-ный ис-точ-ник", гроб-ко-ло-ду, в ко-то-ром мо-щи пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма про-ле-жа-ли в зем-ле семь-де-сят лет, ки-па-ри-со-вый гроб, из ко-то-ро-го вы-ну-ли мо-щи пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма, и дру-гие свя-ты-ни. Все это сло-жи-ли вме-сте, устро-и-ли ко-стер и со-жгли.

Мо-щи пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма сло-жи-ли в си-ний просфор-ный ящик и за-пе-ча-та-ли его. Лю-ди раз-де-ли-лись на че-ты-ре пар-тии и на са-нях по-еха-ли все в раз-ные сто-ро-ны, же-лая скрыть, ку-да уве-зут мо-щи. Ящик с мо-ща-ми по-вез-ли на Ар-за-мас через се-ло Ону-чи-но, где оста-но-ви-лись но-че-вать и по-кор-мить ло-ша-дей. Ко-гда трой-ка с мо-ща-ми въе-ха-ла в се-ло Кре-мен-ки, на ко-ло-кольне уда-ри-ли в на-бат. Мо-щи вез-ли пря-мо в Моск-ву.

По-сле ра-зо-ре-ния мо-на-сты-ря служ-ба в Са-ро-ве пре-кра-ти-лась, и мо-на-хи разо-шлись кто ку-да.

По-сле Пас-хи вла-сти яви-лись в Ди-ве-е-во.

По все-му мо-на-сты-рю устро-ен был обыск, опи-сы-ва-ли ка-зен-ные и про-ве-ря-ли лич-ные ве-щи. В эти тя-же-лые дни Со-ня Бул-га-ко-ва (впо-след-ствии мо-на-хи-ня Се-ра-фи-ма) по-шла к Ма-рии Ива-новне. Та си-де-ла спо-кой-ная, без-мя-теж-ная.

Ма-рия Ива-нов-на, по-жи-вем ли мы еще спо-кой-но?
- По-жи-вем.
- Сколь-ко?
- Три ме-ся-ца.

На-чаль-ство уеха-ло. Все пошло сво-им че-ре-дом. Про-жи-ли так ров-но три ме-ся-ца, и под Рож-де-ство Пре-свя-той Бо-го-ро-ди-цы, 7/20 сен-тяб-ря 1927 го-да, всем пред-ло-жи-ли по-ки-нуть мо-на-стырь.

По бла-го-сло-ве-нию епи-ско-па Вар-на-вы бла-жен-ной Ма-рии Ива-новне бы-ла по-стро-е-на ке-лья в се-ле Пу-зо. Ту-да ее от-вез-ли сра-зу же по-сле за-кры-тия мо-на-сты-ря; ру-ко-во-ди-ла устрой-ством Ма-рии Ива-нов-ны Ва-лен-ти-на Долга-но-ва и де-ло по-ста-ви-ла так, что ни-ко-му не ста-ло до-сту-па к бла-жен-ной.

В Пу-зе Ма-рия Ива-нов-на про-бы-ла око-ло трех ме-ся-цев.

Ко-гда игу-ме-ния Алек-сандра по-се-ли-лась в Му-ро-ме, к ней при-е-ха-ла мать До-ро-фея.

За-чем ты Ма-рию Ива-нов-ну в мир от-да-ла? Бе-ри об-рат-но, - ска-за-ла ей игу-ме-ния.

Та по-еха-ла за ней.

Ма-рия Ива-нов-на, по-едешь со мной?
- По-еду.

По-ло-жи-ли ее на во-зок, укры-ли крас-ным оде-я-лом и при-вез-ли в Ели-за-ро-во. Здесь она про-жи-ла до вес-ны, а вес-ной пе-ре-вез-ли ее в Ди-ве-е-во, сна-ча-ла к глу-хо-не-мым бра-ту с сест-рой, а в 1930 го-ду на ху-тор воз-ле се-ла По-чи-нок и, на-ко-нец, в Че-ре-ва-то-во, где она и скон-ча-лась 26 ав-гу-ста/8 сен-тяб-ря 1931 го-да.

Мно-гим Ма-рия Ива-нов-на го-во-ри-ла об их бу-ду-щей жиз-ни. Кто-то ска-зал бла-жен-ной:

Ты все го-во-ришь, Ма-рия Ива-нов-на, мо-на-стырь! Не бу-дет мо-на-сты-ря!
- Бу-дет! Бу-дет! Бу-дет! - и да-же за-сту-ча-ла изо всей си-лы по сто-ли-ку.

Она все-гда по нему так сту-ча-ла, что раз-би-ва-ла ру-ку, и ей под-кла-ды-ва-ли под ру-ку по-душ-ку, чтобы не так бы-ло боль-но.

Всем сест-рам в бу-ду-щем мо-на-сты-ре она на-зна-ча-ла по-слу-ша-ния: ко-му се-но сгре-бать, ко-му ка-нав-ку чи-стить, ко-му что, а Соне Бул-га-ко-вой ни-ко-гда ни-че-го не го-во-ри-ла. И та од-на-жды спро-си-ла:

Ма-рия Ива-нов-на, а я до-жи-ву до мо-на-сты-ря?
- До-жи-вешь, - от-ве-ти-ла она ти-хо и креп-ко сжа-ла ей ру-ку, до бо-ли при-да-вив к сто-ли-ку.

Пе-ред смер-тью Ма-рия Ива-нов-на всем близ-ким к ней сест-рам ска-за-ла, сколь-ко они по ней до со-ро-ко-во-го дня про-чи-та-ют ка-физм. Все это ис-пол-ни-лось в точ-но-сти, а Соне Бул-га-ко-вой ска-за-ла, ко-гда та бы-ла у нее в по-след-ний раз в ок-тяб-ре 1930 го-да: «А ты обо мне ни од-ной ка-физ-мы не про-чи-та-ешь». Она, дей-стви-тель-но, ни-че-го не про-чи-та-ла, но вспом-ни-ла об этом уже на со-ро-ко-вой день.

Мария Захаровна Федина, Дивеевская (ок. 1870 - ), блаженная

Тринадцати лет она осиротела. Однажды с попутчицами Мария пошла в Саров , да так и осталась странствовать между Саровом, Дивеевым и Ардатовом . В любую погоду она ходила босиком, во всем рваном и грязном, искусанная собаками. За то, что она, как бы ругаясь, обличала людей в тайных грехах, многие ее не любили и не раз избивали. При этом никто никогда не слышал от нее жалоб на свою жизнь и на людскую несправедливость, и уже в молодости стали замечать в ней дар прозорливости.

Мария Ивановна приходила советоваться к дивеевской блаженной Прасковье Ивановне , которая перед своей кончиной говорила: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет» . А Марии Ивановне, благословив ее остаться в монастыре, сказала: «Только в мое кресло не садись».

В день смерти Прасковьи Ивановны, 22 сентября/5 октября года, монахини прогнали Марию Ивановну из обители за ее странности. Она молча ушла, а вскоре приехал один крестьянин и говорит: «Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря! Она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Верните ее в монастырь, иначе потеряете навсегда».

Тотчас за Марией Ивановной послали, и с тех пор она окончательно поселилась в Дивеевском монастыре . Блаженная с удивительным терпением переносила многие тяжкие болезни. Из-за сильнейшего ревматизма она вскоре перестала ходить.

После года блаженная часто ругалась, и притом очень грубо. Сестры не выдерживали и спрашивали: «Мария Ивановна, что ты так ругаешься? Мамашенька (Прасковья Ивановна) так не ругалась». Она отвечала: «Хорошо было ей блажить при Николае. А ты поблажи-ка при советской власти!»

В 1920-е годы со всех концов России люди тянулись к ней за советом и духовной поддержкой. Представители советской власти увидели опасность «пропаганды» и пригрозили игумении арестом их обеих, если хоть один человек появится у блаженной.

Марию Ивановну перевели в богадельню рядом с канавкой, где она под замком жила до закрытия монастыря, обращаться к ней можно было только тайно через записки.

Известно множество случаев исцелений по молитвам блаженной, а прозорливость ее простиралась до наших дней. Многим дивеевским сестрам она предсказала и лагеря, и ссылки, а когда одна из сестер как-то сказала: «Не будет монастыря!» - «Будет! Будет! Будет!» - и блаженная застучала изо всех сил по столу.

После закрытия монастыря (сентябрь г.) Марию Ивановну перевозили из одного села в другое.

В году она была арестована, но вскоре ее отпустили.